Урок третий: о профдеформации

– Извините, связь прервалась, – доносится из трубки бездушный женский голос.
Смотрю на дисплей: обе симки отключены. Ну что ж, обычное дело, смартфону три года почти – ветеран уже. Рефлекторно подмечаю время – четверть второго – и перезагружаю аппарат. В наступившей внезапно оглушающей тишине понимаю: нет, ни черта не «обычное». Я не слышу шума автомобилей с ближайшей дороги. Дисплей гаснет, аппарат вздрагивает в моей руке – выключился, секунд пять отдыхать будет, – и глаза потихоньку выхватывают в темноте комнаты очертания мебели, а слух – невнятный шепот. Меня бросает сначала в жар, а затем и в дрожь; тревога нарастает рывками и быстро достигает пика – тело становится ватным, и я даже позу сменить не могу. В изножье кровати вычерчивается чья-то фигура, шепот исходит оттуда же. Горло сводит сильным спазмом: ни вдохнуть, ни закричать. А хочется, безумно хочется орать – фигура теряет прозрачность и становится отлично видна в неверном свете московской ночи, проникающем в комнату из незашторенного окна: остатки светлого савана плохо прикрывают кусками отслоившуюся плоть, на лице белеет частично оголенная челюсть, на плечах – пышные банты лент, вплетенных в короткие косы. Это тянет ко мне руку и шепчет, шепчет что-то невнятное и оттого совершенно жуткое. Наверное, я сплю.
– Пожалуйста, пусть я сплю! – наконец-то голос мне подчинился, и я удивляюсь, насколько неправильно он звучит в этой тишине, диссонируя со страшным потусторонним шепотом-шелестом.
Мне удается пошевелить рукой – сжать кулак, несильно, но уже успех. Существо тем временем делает шаг вперед вдоль кровати, и теперь нас разделяет меньше метра – от кончиков пальцев вытянутой мертвой руки до моего лица. По-прежнему хочется кричать, звать на помощь, но я понимаю, что некого. Только ребенка разбужу и напугаю. Мысль о сыне отодвигает остатки безумной и цепенящей паники на задний план, и резким движением кисти я расчерчиваю молнию-Соулу [1]. Шепот смолкает, и уже более уверенно я добавляю Турисаз [2]. Мертвец исчезает. Где-то вдалеке с ревом проносятся несколько мотоциклов; под окном зазывно мяукает одинокий кот.
Дрожь и на этот раз холод накатывают второй волной: если это сон, то пора бы проснуться. Если нет – встать и включить свет. Но шевелиться и вылезать из-под одеяла до сих пор страшно.
– Ну так неинтересно, ты должна была визжать от страха, – слышу знакомый голос и вижу темный силуэт в дверном проеме.
– Что? – я вскакиваю с кровати, совершенно не заботясь о тишине, и оказываюсь у двери. – Я? Должна? – вцепляюсь мальчишке в волосы – неожиданно, но получилось, – и вытаскиваю его в прихожую. – Повтори!
Он на миг кривится от боли, но сразу забывает о ней и смотрит на меня округлившимися глазами. Осторожно, будто не веря, прикасается к моему запястью – рука у него теплая. Мое сердце колотится как бешеное от пережитого ужаса и нахлынувшей злости, и последнюю я стараюсь выплеснуть до дна, глядя в глаза этого наглеца. Кажется, получается, хоть и приходится смотреть снизу вверх – мальчишка оказался выше меня.
– Мудака кусок. Я чуть не сдохла, понятно тебе?
Я отпускаю его и иду на кухню – курить даже не хочется, покурить просто нужно: обычного воздуха явно не хватает, чтобы восстановить дыхание. Так страшно мне не было с самого детства, когда жутики из просмотренных по глупости хорроров оживали волей детской фантазии и перли из всех углов, а не только классически из-под кровати.
Бросив окурок в чашку с недопитым соком, я снова смотрю на Бейбарсова – тот держит в руках мой жалобно вибрирующий телефон и домашние шорты, глядя куда-то в сторону. Отвечаю на звонок и ухожу обратно в комнату – в конце концов, подруга не виновата, что у меня по дому периодически разгуливают всякие придурки и устраивают мне кладбищенские шоу со спецэффектами в виде пропавшей сотовой связи. Ей не терпится дорассказать мне историю про своих «нынешних», и я с удовольствием ее послушаю – все так же лежа в удобной теплой постельке и вполголоса вставляя комментарии в ее восторженный поток восклицаний.

Попрощавшись почти на рассвете – Иринка уже зевала так, что челюсти сводило даже у меня, – я снова выбралась на кухню: спать, к сожалению, не хочется совершенно. За столом – удивиться, что ли? – сидит Бейбарсов и гипнотизирует злополучную чашку-временно-пепельницу. Шорты аккуратно висят на спинке стула.
Ладно, не буду тебя смущать, оденусь. Так два часа и просидел?
Он кивает – как-то растерянно и отстраненно, а я ставлю чайник и думаю, что делать дальше. Можно поработать немного за чашкой кофе, все равно ни на что другое настроения нет.
Предутренний кофе я предпочитаю пить в одиночестве, знаешь? Тебе пора, мертвечинка.
– Злишься до сих пор, – даже не спрашивает. – А я просто поужинать зашел. Поболтать немного.
Поболтать? С каких пор ты нуждаешься в обществе? И – вот уж вообще странность – ужинать больше негде?
– Негде, – он отвечает очень просто и даже пожимает плечами. – У моей… девушки плохое настроение сегодня, – неужели я ее знаю, раз на имени запнулся? – А в одиночестве как-то не хотелось.
У меня теперь тоже плохое настроение. Твоими стараниями, между прочим.
– Ну перестань, – Глеб пытается изобразить примирительный взгляд. – Это была всего лишь мертвячка, призванная обычным «Мортаниусом».
Обычным «Мортаниусом», надо же! А то я еще три вида необычных знаю, и мертвяки всех мастей мне парад устраивают каждый вечер, чтоб спалось крепче.
– То есть, ты всерьез обиделась? – он иронично возводит очи горе и усмехается. – На невинную детскую шутку?
Н-да, шуточки у вас, господин некромаг, специфические. – Я включаю ноут и наколдовываю оголодавшему парню тарелку с парой простых бутербродов. – Вот об этом, пожалуй, и поговорим. – Немного подумав, дописываю тарелке свойство самобранки.
– О бутербродах на завтрак? – недоумение на его лице слишком искреннее, и я невольно улыбаюсь. – Сделай лучше блинов.
Угу, и лоток черной икры в довесок. Адресом ошибся, Глебчик: ресторан через дорогу. О воспитании разговаривать будем. О вашем, некромажьем, восприятии этого мира, общества, и рамках допустимого.
Глеб фыркает раздраженно и, кажется, немного смущенно:
– Давай без моралей и нотаций обойдемся? Я подумал над своим поведением, был неправ и далее по тексту.
Далее по тексту: «прости, пожалуйста». Слабо? – Невнятное «угу» теряется в глубине бутерброда: Глеб торопливо откусывает и запивает невесть откуда взявшимся кофе. Я разворачиваю ноут дисплеем к нему. – Читай.

[3]
Ms. Z: Инстинкт некромага убивать и подчинять, но никак не защищать.
Mr. Y: Разве бывает инстинкт некромага? Инстинкты одни у всех живых существ.
Ms. Z: У лошади инстинкт убегать от опасности, у мыши ‐ затаиться, у волчицы с волчатами защищать даже ценой жизни, у некромага ‐ убить.
Mr. Y: Это все один инстинкт ‐ самосохранения. И волчица с волчатами и волчица одна ‐ это не одно и то же.
Ms. Z: Хорошо, тогда иначе, инстинкт птицы лететь на юг, её подсознательное знание того что там хорошо. Ведь он не может быть человеческим, ведь так? […] Так и с людьми. Некромаги, подсознательно тянутся именно к убийству. Нужно очень тонко чувствовать эту грань.
Ms. X: Насколько я помню, некромаги ещё и страшные собственники. Так почему они не могут защищать свою собственность?
Mr. Y: Может, это рефлекс, а не инстинкт? Тянутся ли некромаги с рождения именно к убийству, даже если они не развили свой талант?
Ms. Z: Проявление инстинкта:
Человек: Боги, что с ней сделала жизнь? Кто же так её? Ай‐ай‐ай.
Некромаг: *просто и без затей* убить виновника.
И убить не потому что "ой какая она теперь несчастная", а просто потому что хочется убивать, по факту, а всё остальное лишь накладывается. […] рефлекс можно изменить, его иногда можно контролировать, его можно в конце концов уничтожить, магия же, тем более Смерти, въедается в подсознание на уровне именно инстинктов, того с чем не возможно бороться и с чем придётся жить всегда.

Глеб читает выделенный кусок обсуждения и бегло проматывает ниже. Заметив, как его брови заинтересованно вскинулись, я отбираю у него ноут и возвращаю к теме, интересующей меня:
Добавлю туда же: твое знакомство с одногруппниками в Тибидохсе, Гломова имею в виду. Ты просто чуть не остановил парню сердце. Так что это – инстинкт, рефлекс или огрехи воспитания?
– Дай дочитаю. Интересно, до чего там договорились?
Не к столу, Глебчик, не к столу. Лучше пока на вопрос ответь.
– Не так все просто, я пока думаю. Теория интересная, на самом деле. И скажи, до чего договорились: я некромаг, если ты забыла, мне ничего не страшно, – и он снова откусывает приличный кусок.
Договорились до того, что у тебя сперматозоиды боевые и вооружены бамбуковыми тросточками. – Я злорадно наблюдаю, как Глеб давится бутербродом. – Не говори, что я не предупреждала, бесстрашный некромаг. Так что там с инстинктами?
– Ну, фиг знает, – говорит он, прокашлявшись и отсмеявшись. – У меня это не инстинкт, про остальных не скажу. И не огрехи воспитания, скорее… ступень саморазвития, – Глеб ненадолго задумывается, – ведь в детстве я был вполне милым ребенком. Животных любил, – я хочу съязвить про жизненное состояние тех животных, но не успеваю, – до сих пор люблю. У моей девушки собака есть, я с ней даже гуляю. – Он перехватывает мой удивленный взгляд и добавляет: – Живая собака, да. А люди… зачастую просто бесят, вот и приходится. Можешь мне объяснить, какого черта Гломов до меня домотался тогда?
Да что тут объяснять: Гломов есть Гломов, таких тринадцать на дюжину. А в устоявшемся детском коллективе новеньких не любят. Особенно красивых: ты для таких простых парней как красная тряпка для быка – на тебя его девушка засмотрелась. Вот и лови «привет».
– Ну вот видишь, – он удовлетворенно кивает, и мы не сговариваясь закуриваем. – Разве я был неправ?
Еще как неправ. Одно дело – драка на равных, а другое – убийство заведомо беззащитного.
– Это с Гломовым – на равных? – Глеб усмехается. – Сочту за комплимент. Да и не убийство это было, мы бы потом…
Что – «потом»? Resurrectra?
– Ла-адно, – отворачивается, довольно резко и глубоко затягивается. – Но все же обошлось.
А часто бывало, что не обходилось?
Глеб немного медлит с ответом, потом осторожно начинает:
– Ты только не ори, ладно?
Твою ж мать! Ну кто тебя общаться-то учил, ребенок? Да мне наплевать, хоть километровый свиток с именами покажи, но для себя запомни: если хочешь, чтобы женщина орала долго, громко и не особо думая о необходимости скандала – так и начинай разговор, вот с этого вот «ты только не ори». Кажется, я начинаю понимать, почему у твоей девушки плохое настроение. – Похоже, теперь его черед обижаться: он выходит на балкон и всем своим напряженным видом выражает оскорбленное достоинство. – Да и черт с тобой, слышишь? Я спать иду.
– Я не ребенок, – абсолютно серьезно отвечает Глеб. – Тут рассвет красивый, между прочим.
Красивый, согласна. И даже почти не холодно.
Я опираюсь локтями о парапет, и мы в утренней тишине наблюдаем, как восходящее где-то за моим домом солнце постепенно высвечивает облака из темно-лилового в светло-золотистый.
– Некромагия, действительно, въедается в подсознание, – Глеб неожиданно возвращается к забытой теме. – Я, когда человека вижу, первое, на что внимание обращаю – это состояние его здоровья. Какие органы можно использовать и для чего, сколько крови для сложно-осно́вных зелий у него можно слить, и прочее в том же духе. Это меньше секунды, но это – есть. И у девочек тоже, я знаю. И если мне будет что-то нужно – убью, не задумываясь. Нормальные люди так не делают, я понимаю. А мы – некромаги – запросто. Теперь понимаешь?
Да, теперь понимаю. И мне очень не понравилось, с какой интонацией ты сказал «нормальные люди». Как будто их – этих «нормальных» – ты ставишь выше себя.
Глеб качает головой отрицательно:
– Нет, не выше. Но уже и не… сильно ниже. Прогресс, правда? И тебе действительно наплевать, скольких я убил? – он смотрит на меня очень внимательно, как будто для него важен мой ответ. Я киваю. – Я не считал. И совесть меня не гложет.
А она у тебя есть?
Вместо ответа Бейбарсов пренебрежительно фыркает и исчезает.

_________
[1] Соулу – руна света и силы, защитная (если вкратце)
[2] Турисаз – руна Тора, руна борьбы, руна перехода между мирами, атакующая (опять же, вкратце)
[3] Прямые цитаты из публичного обсуждения, упомянутого в описании сего фанфа. Авторские орфография и пунктуация соблюдены.

Перемена

– Какого черта?! – Злющий Глеб начинает скандал раньше, чем гаснут искры телепорта. – Какого черта, я тебя спрашиваю?
В принципе, я ничего другого и не ожидала – бросив на прощание ехидное: «У тебя ж свидание, а я уже большая девочка – доберусь как-нибудь», я тепло попрощалась с Жанной, оставив Глеба ей на растерзание. Но у меня была серьезная причина: близилось утро, а мне так и не дали отдохнуть, «старшенький» отожрал бо́льшую часть ночи, а через пару часов встанет мелкий. Я хотя бы успела попить чай и почитать. Глеб застает меня как раз за попыткой вздремнуть.
– Прекрати орать – сына разбудишь. – Глеб собирается что-то возразить, но с меня хватит, пожалуй. – И соседей в придачу. Время пять утра. Лучше скажи, какой породы та собака, с которой ты так любишь гулять.
– Да причем тут несчастное животное? – некромаг садится на пол рядом с кроватью. – Как ты могла меня так подставить? Я же вполне прозрачно намекнул, что не собираюсь задерживаться, ты должна была меня выручить. 
– Если бы я хотела тебя подставить – по-настоящему – задала бы вопрос еще на кладбище. Жанне. – Кажется, на дне неромажьих глаз плещется жгучая обида-ненависть: еще несколько секунд – и от его взгляда что-нибудь задымится. Или кто-нибудь. – Так, все. Поблагодари меня за доброту и милосердие и марш на кухню, я сейчас приду.
«И всю душу из тебя вымотаю», – добавляю уже мысленно, но, хвала Тьме – или что там у некромагов в ходу? – теперь мои мысли принадлежат только мне. По крайней мере, пока Бейбарсов не разберется с подзеркаливанием в нашей реальности.

– Так зачем ты перебил Жанну? Она интересные вещи рассказывать начала.
– Я же сказал: тебе это не нужно, – Глеб сдвигает чашки и закидывает ноги на стол. – Давай просто отдохнем? Я устал.
– Так иди домой и отдыхай на здоровье. Я устала еще вчера, но кто-то мне не дал пожаловаться.
И отдохнуть тоже. И до сих пор не дает.
Глеб выдыхает дым в сторону форточки и скидывает пепел прямо на пол. Ловит мой неодобрительный взгляд – и на полу снова чисто. Даю ему в руки пепельницу, до которой ему так лень тянуться, и думаю, что мне чего-то не хватает. Видимо, тихого гула работающего ноута – теперь в нем нет нужды, и мой верный старичок стоит закрытый на дальнем углу стола.
– Наколдуй мне раскладушку. Или хотя бы плед выдай.
Нет, все-таки реакция у него не просто отменная: выпавшую из моих рук чашку ловит даже без магии, попутно подставляя свою ладонь под выплеснувшийся из нее все еще горячий чай. Почти сразу отходит к окну и смотрит вдаль. Выглядит он и правда уставшим: что-то неуловимо-напряженное в осанке, непривычно подвижный и бесцельный взгляд, сцепленные за спиной руки – все это настолько не похоже на того мальчишку, которого я привыкла видеть, что просто не могу злиться на него и даже не выговариваю за наглость.
– Перестарался с демонстрацией могущества и теперь не хватает сил вернуться?
– Просто не хочу, – отвечает Глеб, даже не повернув ко мне головы.
– Почему бы просто не признать свою ошибку, – говорю по пути в комнату – за пледом.
Но выйти из кухни мне не дают: Глеб телепортируется в полушаге передо мной и упирает конец трости мне в горло.
– Признать ошибку, говоришь? – шипит, зло прищурившись. – Хорошо, признаю: я ошибся. Сотни раз ошибался – выбирая цели, средства, женщин… вся моя жизнь – ошибка. Довольна?
– А ведь я почти дала тебе плед. – Осторожно отодвигаю трость в сторону. – Истеричка ты, мертвечинка. Маленький капризный ребенок, которому не дают играть в чужие игрушки. – Он возвращается за стол, задиристо цепляя меня плечом – будто провоцирует на драку. Впрочем, может, так оно и есть: умения ошибаться с выбором у него, действительно, не отнять. – Выгнать бы тебя нахуй сейчас, но…
– … солдат ребенка не обидит? – заканчивает он гораздо язвительней, чем это сделала бы я.
Идеологически он прав: что-то заставляет меня терпеть все его выходки, на половину из которых еще и вестись, как девочке. И сомневаюсь, что дело только в нездоровом влечении ко всему магическому.
Звонкий щелчок портсигара выводит меня из рефлексии. Ребенку семнадцать, и он без зазрения совести таскает мои сигареты.
– А еще хамит, устраивает скандалы и пользуется твоей добротой и наивностью, – снова заканчивает за меня. Я что, вслух сказала? – Нет, ты просто громко думаешь. И мне девятнадцать, кстати. Так что там с пледом?
– Лежит, – отвечаю и начинаю готовить кофе. – Почему ты не хочешь домой?
– Ты уже спрашивала. У моей девушки плохое настроение.
– Третью неделю?
Глеб кивает, а я пытаюсь подцепить ускользающую связь: постоянно плохое настроение, дерганный – а вернее сказать, издерганный, и оттого постоянно срывающийся, – Бейбарсов… Стоп.
– Сто-оп… – резко хватаю Глеба за плечо и поворачиваю к себе. – Ты совсем идиот, да? – Он смотрит в пол и молчит. – Как так вышло?
– Откуда я знаю! Видимо, твои друзья правы – сперматозоиды у меня боевые и с тросточками или… не у меня, – добавляет он совсем убито.
М-да, вот это ты неприятно попал, прямо обнять и плакать.
– Ну а проверить – никак? Ты же некромаг.
Он поднимает на меня взгляд, полный боли и отчаянья:
– Я бывший некромаг.
От его голоса – такого – хочется выть и лезть на стену, просто не верится, что такая, в общем-то, простая житейская история заставляет человека переживать настолько остро и глубоко. По крайней мере, с моей стороны ситуация выглядит хоть и паршиво, но не настолько же. Да и человек он не то, чтобы…
– Ты опять громко думаешь. Но да, я уже давно понял – в твоих глазах я говно-человек. И больно мне, по-твоему, бывает только когда мои капризы не спешат выполнять.
Все-таки не выдерживаю и взъерошиваю ему волосы.
– Прекращай давай. Не такое уж ты говно, раз я тебе кофе варю.
– А зелье сваришь? – он извлекает из воздуха потрепанную тетрадку и, быстро пролистав, находит нужный разворот. – Вот это.
Анис, багульник, горечавка, паслен – ничего особенного, знакомые травки. Основа – человеческая кровь, яд гюрзы, воды Стикса и Леты. Смотрю на немного оживившегося Глеба внимательно: скажет, что за зелье, или втемную сыграет? Молчит. А на «говнюка» обижается, где у него логика?
– Вообще странно, – не выдерживаю я, – зелье-то бытовое, если я правильно понимаю, и что в его основе такая ценность, как водичка аж двух рек Тартара, немного напрягает. – Бейбарсов шумно выдыхает и снова опускает взгляд. – Подружка твоя хоть магичка? Или ты и ее заодно прикончить собрался? И почему сам не сваришь?
– Потому что это зелье может сварить только женщина. Причем, не имеющая абсолютно никакого отношения к паре, даже косвенного – никому из двоих не кума, не бывшая любовница, никто вообще. Ты – существо из другой реальности – идеально подходишь. И зелье отнюдь не бытовое, на травки не смотри: простой аборт я не рассматриваю, чей бы ни был ребенок.
Я читаю рецепт и понимаю, что «душу вымотать», как я собиралась, будет маловато: кровь потребуется моя. И яд извлекать придется собственноручно из живой еще твари. Хорошо, хоть за водой самой идти не надо.
– Угадай, какую цену я с тебя сдеру за это зелье.
– Все, что угодно, – выпаливает Глеб, но перехватывает мой взгляд и понимает, что поторопился. – Только сразу говори.
Вот это ты молодец, хорошую поправку сделал: вроде и безграничное такое доверие, но и мост к отступлению оставил. В конце концов, не настолько это жизненно важно, чтобы предлагать за какой-то почти банальный аборт «все, что угодно».
– Расскажешь мне, во-первых, про дневник: надо оно мне или нет, решу сама; во-вторых – про Таню и все свои мысли и чувства к ней, а в-третьих – про эту девочку. А пока я буду возиться с зельем – все трое суток ребенок на тебе. Но это уже не цена, это скорее последствия твоего гениального выбора. И змею парализуй, иначе рискуешь остаться отчимом-одиночкой.
– Я? С твоим пиздюком? – Глеб округляет глаза в притворном ужасе, но потом совершенно серьезно говорит: – Постараюсь его не прикончить, он у тебя… весь в тебя.
Комплимент, конечно, сомнительный, но отчего-то безумно приятный. 
– Постарайся лучше сам выжить, – смеюсь. – И, если тебя так сильно коробит от его имени, называй его хотя бы нейтрально-цензурно, потому что за «пиздюка» он тебе что-нибудь оторвет.
Глеб тоже смеется и выставляет ладони вперед в примирительном жесте.
– Про свою девушку я тебе сейчас расскажу, – говорит, отсмеявшись, – потом я просто не вспомню о ее существовании. Остальное – позже. По рукам?
Ничего себе зельице! Вот с этого момента поподробней, пожалуйста.
– Так что я собралась варить?
Глеб неопределенно кривится, но отвечает почти сразу:
– «Перемена судьбы» называется. Парное зелье с «Тристаном», и такое же запрещенное. Пьется напополам. Если ждут общего ребенка – то выкидыш, если выблядка – то беременность остается. Пара, выпившая зелье, через какое-то время полностью забывает друг о друге. Без боли, слез, чувства потери и вины. Даже если мы случайно встретимся – не узнаем друг друга.
– А если кто-то напомнит? Расскажет или еще хлеще – фото совместные покажет, например?
Глеб ненадолго хмурится.
– Не наш с Лизой случай. Мы не поддерживаем отношений с общими знакомыми. Да и… вообще ни с какими не поддерживаем. Живем в своем мире.
Лиза, значит, вон оно что.
– И как тебя к ней принесло?
– Не надо так, ладно? Хоть это и отголоски Локона, но…
И вот по этому «но» я все понимаю.
– Можешь не рассказывать, если не хочешь.
Но он все равно рассказывает: говорит быстро, взахлеб, стараясь выплеснуть все свои чувства и эмоции, всю боль, и обиду, и безысходность; слез он не замечает, а я вообще стараюсь слиться с обстановкой – настолько лишней оказываюсь в своей квартире в этот момент. Когда в его монологе остаются только бесконечные: «Какого хуя, Драко?» и «Почему я?», не выдерживаю и мягко обнимаю его за плечи. Глеб дергается, пытаясь стряхнуть мои руки, бьет меня затылком в грудь; резко подавшись вперед, встает и поворачивается ко мне. Смотрит в глаза, зло и упрямо сжимая челюсти и пытаясь унять дрожь. После нескольких судорожных вздохов медленно опускает веки и снова садится, бессильно уронив голову на руки. Осторожно пропускаю его волосы сквозь пальцы – он слегка вздрагивает, но потом едва уловимо тянется за лаской.
Мальчишку впервые по-настоящему жалко.

Надо отдать некромагу должное: наедине со сложным зельем он меня не бросил. В нашем районе активно сносят старые пятиэтажки, и в одной из них мы выбрали более-менее приемлемую квартиру. Глеб наложил отпугивающие и согревающие чары; днем он приглядывал за моим сыном, а ближе к полуночи появлялся в импровизированной лаборатории с едой, чаем, сигаретами и рассказами о прошедшем дне. Пару раз за ночь – когда зелье не требовалось ни мешать, ни дополнять, ни переливать в очередную емкость, – мне даже удавалось поспать. Глеб спал днем – пока сын гулял.
Полностью заканчиваю и переливаю ценную жидкость в последнюю емкость – серебряный кубок – около восьми вечера. Подумать, идти домой сейчас или подождать Глеба и пойти вместе, мне не дают.
– А теперь отдай его мне, – слышу знакомый женский голос и чувствую упертое в затылок дуло, очевидно, пепеломета.
Да уж, ситуация. Проверять, насколько вредны для фикрайтера написанные им же предметы как-то не хочется. Все, что я могу сделать – это скрутить крышку и чуть накренить кубок. Срабатывает.
– Не смей! – Жанна моментально переходит на визг.
А что, я бы тоже визжала: если я все правильно понимаю, то не должно быть пролито ни капли. Руки опасно дрожат – вот-вот сорвется пара капель с края. Жанна все-таки опускает оружие и отходит в сторону, а я достаю разрядившийся телефон. Правда, о том, что он разряжен, Жанне знать совершенно не обязательно.
– Хочешь, у меня в руках сейчас будет раздиратель? – Некромажка смотрит на меня с суеверным ужасом и делает шаг назад: не хочет. – Тогда оставь пепеломет и проваливай в свою реальность. Но перед этим поклянись мне на остатках воды Стикса, – киваю на «полторашку», в которой Глеб мне принес священную воду, – что не будешь в это вмешиваться.
До клятвы дело не доходит: в комнату телепортируется Глеб и, не сразу разобравшись, задвигает Жанну за спину, готовый к бою. Но уже через секунду резко разворачивается и залепляет девчонке пощечину. И почти сразу прижимает ее к себе, утыкается ей в макушку и едва различимо шепчет:
– Прости, прости… дурочка…
Не такая уж и дурочка: на объятия отвечает и вообще неожиданно обломившейся лаской наслаждается. Если поведет себя совсем правильно – то и до постели дойдет. Оставляю кубок на полу и ухожу домой – тут мне больше делать нечего.

Глеб приходит под утро и совершенно безжалостно выдергивает меня из постели.
– Где зелье? – задаю единственный вопрос, который меня тревожит с самого вечера.
– Все хорошо. Жанна передаст Лизе остаток.
Все-таки, дети такие дети: мало того, что зелье варит не пойми кто, так еще и пьют в разных реальностях.
– Ты рассчитываешь на результат?
Глеб отворачивается и закуривает, тянет время.
– Единственное, на что я рассчитываю – что его выпьет Лиза, а не Жанна. – Он делает несколько быстрых и глубоких затяжек. – Ничего не говори, сам понимаю: трусость. Накормишь?
Вот за такие слова – накормлю. Даже сама приготовлю.
Заметно расслабляется некромаг уже во время завтрака: ест с аппетитом, новости читает с интересом, даже что-то комментирует. Напоминаю ему про дневник Чумихи – даже не отмахивается, начинает рассказ сразу:
– С убийствами ради энергии, действительно, полно нюансов. Кого, как, когда – вплоть до фазы луны. Тебе серьезно вот это все надо?
– Ну не до фазы луны, это точно. Самое интересное расскажи.
– А нет там ничего интересного, – в голосе Глеба вдруг появляется раздражение. – Это отличный способ не просто восстановить энергию, но и раскачать свои способности: если убивать по определенной схеме, то твоя собственная сила будет увеличиваться, как будто ты присоединяешь себе дар побежденного в бою. Теперь понимаешь, почему Чума такая сильная была? – Я киваю – что уж тут непонятного, людей она сотнями выкашивала. – Наша бабка тоже поначалу этим увлеклась, а потом кое-что заметила и остановилась: с каждым убийством она ощущала все больше и больше удовольствия от самого процесса. Цель и средство поменялись местами. Чума ничего слушать не стала – в итоге совершенно с ума сошла. В прямом смысле, она была действительно шизофреничка. Где-то в этой методике была допущена серьезная оплошность, и бабка ее найти так и не смогла, – на последних словах взгляд Глеба снова тяжелеет, и я четко понимаю, что о чем-то он недоговаривает.
Глеб молчит слишком долго, и в конце концов я не выдерживаю:
– Ничего не хочешь добавить?
– Не хочу. – Он смотрит на меня, будто в раздумьях. – Не отстанешь, да? – Я киваю и слегка улыбаюсь ему. – Мы об этом узнали уже после смерти бабки. Из ее рабочего дневника. Даты последних исследований были недавние.

Урок шестой: о резистентности
Резисте́нтность (мед.) – сопротивляемость (устойчивость,
невосприимчивость) организма к воздействию различных
факторов – инфекций, ядов, загрязнений, паразитов, и т. п.

Просыпаюсь я в ужасном настроении – всю ночь мне снилось что-то серое и унылое. Звуки ругани, доносящиеся из кухни – Глеб что-то строго выговаривает, а Ваня вяло огрызается – только усиливают мое тоскливое желание кого-нибудь убить. Или, как вариант, закатить грандиозный скандал. Вопрос: «Кому?» откладываю на потом – явно не мальчишкам, а никого другого рядом и нет.
– Ну и? Шоколадку поделить не можете? – перевожу взгляд с мелкого на старшего. Тот выглядит озадаченно и серьезно.
– Пиздюк всрал на продукты почти две тысячи, а принес всего ничего, – Глеб протягивает мне чек. – Откуда у него вообще доступ к деньгам?
Порыв отправить некромага в нокдаун я кое-как давлю, но, видимо, что-то такое мелькает в моих глазах – он хмурится, хотя взгляд не отводит. Потом понимаю, чем вызвано его недовольство; пытаюсь вспомнить, какие суммы были на чеках в конце нулевых – кажется, раз в пять-шесть меньшие – и думаю, как бы помягче разрешить эту ситуацию: виноватых в ней нет.
– Значит, завтра сходишь в магазин сам, – жертвовать морозильником, чтобы там поселились отрубленные руки и прочая некромагическая хрень, я не готова даже во имя экономии. – Добро пожаловать в 2017-й.
В отражении в окне вижу, как из-за моей спины мелкий с ехидной мордашкой показывает средний палец. Глеб вздергивает бровь и присобирает пальцы левой руки, сгущая воздух для какой-то волшбы. Мысль, что, в общем-то, я хотела двоих сыновей, больше не кажется мне здравой. Желание убить сменяется желанием сбежать и не возвращаться.
– А попробуй без магии…
Наколдовываю на руки некромагу по браслету и выхожу из кухни в надежде, что без меня разберутся. В конце концов, кто-то мне почти месяц пытается доказать, что он уже давно не ребенок.

К бойкоту я оказываюсь совершенно не готова. И если мелкого я еще более-менее понимаю – оставила на растерзание взрослому парню, от которого он и выхватил, то вот почему молчит старший – загадка. Впрочем, к середине дня я нахожу в ситуации неоспоримый плюс – в тишине и покое работается очень продуктивно. К вечеру меня посещает мысль, что два обиженных мужика на одну слабую женщину – это перебор, поэтому вычеркиваю их существование из своих планов и, созвонившись с подругой, уезжаю к ней на дачу, пообещав себе не возвращаться, пока не позвонят.
Первым не выдерживает сын. Звонит, сердито сопит в трубку и говорит:
– Если я тебе не нужен, то сдай меня в детдом.
Так, главное не смеяться. Пообещав ребенку, что за ним через пару часов приедет воспитатель, позволяю себе еще немного посидеть у озера и стараюсь не думать о воскресных пробках в сторону Москвы.
Дома меня ждет идиллия: мелкий неумело, но довольно бережно вычесывает пса; некромаг, развалившись на моей кровати, что-то рисует, а из кухни дразняще пахнет запеченным мясом. Кажется, между собой мальчишки все выяснили. Правда, довольно быстро понимаю, что кое-кто меня до сих пор подчеркнуто игнорирует.
Наобнимавшись с сыном и выслушав все жалобы на вредного Глеба, который заставляет есть суп, заниматься на час больше положенного, не разрешает играть в «GTA» и совершенно меня не боится, я мысленно поздравляю некромага и думаю, что надо идти мириться.
– Долго в молчанку будем играть? – пристраиваюсь рядом с Глебом и кладу голову ему на плечо. Он продолжает рисовать и делать вид, что меня не существует. – Ну ты скажи, если что не так – мы с ребенком можем собрать вещи и съехать от тебя.
Мальчишка по-прежнему молчит, хотя по напрягшейся спине и быстро сжавшимся кулакам заметно, что ответить ему очень хочется. В конце концов, он не выдерживает:
– Ты блокируешь мою магию, на неделю бросаешь со своим дьяволенком и даже не говоришь, в чем я виноват – да так изощренно меня даже бабка не наказывала! – Он старается говорить очень холодно, но в конце я улавливаю нотки обиды.
Да уж, с браслетами я погорячилась – едва ли бы Глеб использовал серьезную магию против ребенка. Наверное, надо признать это вслух.
– Мне нравятся твои мысли, продолжай, – Глеб вжимает меня в кровать и нависает надо мной. Смотрю в его глаза и понимаю, что ни черта он не злится, позер хренов. – Тебе видней, конечно, – отвечает и отворачивается.
– «Видней» – верное слово. Ты когда злой, у тебя глаза полностью черные.
– Вот сними с меня эту дрянь, и посмотрим, какие у меня глаза, – он подставляет мне запястье. – И, кстати, на днях какой-то мужик приходил, ключи занес. Ты чего? – он дергается и пытается разжать мои руки. Оказывается, я впилась в него ногтями.
– Ничего. Ключи себе возьми.
Кое-как пишу пару фраз и браслеты исчезают. Следы остаются – не удивлюсь, если прокралась пара опечаток, – но некромаг быстро с ними справляется. Он какое-то время смотрит на меня, потом утаскивает ребенка на кухню. Слышу, как он терпеливо что-то объясняет, и Ванька выдает снисходительное: «Ла-адно»; скрипит раскладушка, и они еще какое-то время разговаривают.
Я успеваю забраться под одеяло и почти полностью погрузиться в свои мысли, когда Глеб возвращается в комнату и ставит рядом с кроватью две тарелки с едой и бутылку виски. Еще полчаса назад восхитительный, сейчас аромат мяса не будит во мне никакого желания поесть. А вот порыдать, уткнувшись в кого-нибудь доброго и сильного, очень и очень хочется. Мысль, что здесь таких нет, не помогает.
«Хорошо, что свет выключен», – думаю, совершенно забыв, что некромагам темнота не помеха.
Но мальчишка быстро напоминает об этом, протягивая салфетки.
– Хочешь, я его прокляну? Будет подыхать пару лет от какой-нибудь онкологии. И невосприимчивость к обезболивающим привью, как тебе идея? – Я мычу что-то условно-отрицательное. – И чтоб жена его бросила, умирающего.
Мое дыхание мгновенно приходит в норму, а глаза высыхают.
– Какая еще жена?
– Ну ты даешь! – Глеб смеется и садится на кровать, бесцеремонно отталкивая меня от края. – Где твой телефон? – Я выуживаю аппарат из-под кровати и протягиваю ему. – Не-а, сама давай. Удаляй его номер и все SMS.
– Как будто от этого что-то поменяется, – я ворчу, но данные затираю.
– А ты не чувствуешь? Это же элементарная городская магия.
Мне, действительно, намного легче. От того, что со мной возятся, помогают, заботятся. Наверное, стоит ему сказать, что магия тут ни при чем.

Просыпаюсь я в обнимку с псом; с другой стороны, уткнувшись ему в живот, спит Глеб.
– Какого хрена…
– Такого, – зевая, тянет Глеб. – Кто-то спьяну потребовал обнимашек, но моя кандидатура была отвергнута решительным: «Пошел нахуй, малолетка ебливый». А Тилли терпеть пьяную ведьму отказывался. Пришлось лечь рядом.
– Не помню – значит не было, – я отворачиваюсь, чтобы мальчишка не заметил, как я краснею. Пес с почти человеческим вздохом облегчения спрыгивает с кровати.
– Я почти не обиделся, ага.
При попытке встать голова взрывается непривычной пульсирующей болью, а к горлу подкатывает тошнота. Кажется, это называется «похмелье». Надо еще поспать – и все пройдет. Пару минут я, действительно, сплю.
– И не надейся, – Глеб безжалостно стягивает одеяло, усаживает меня на кровати и вручает чашку с горячим кофе. – Выползай на кухню, мелкий уже гуляет. А мы с тобой о резистентности поговорим.
Ради такого милого утра вливаю в себя кофе в несколько глотков. Все-таки, заботой надо дорожить.
– Пока тебя не было, я твои заметки разобрал, – некромаг придвигает ко мне включенный ноут. – Я не знаю, что твои друзья курят, но фантазия у них отменная. Помнишь эту тему?

Ms. X: Вообще причём магия и генетика? Разве магия может изменить человека на генетическом уровне? [...]

Ms. Z: Магия сделала некромага бессмертным, чем не генетическое изменение? Хоть в мясорубке его прокручивай, всё равно регенерирует. Соответственно из этого очередной, извините не фактический, но логический вывод, что некромагия […] может привить человеку некие инстинкты срабатывающие в определённых ситуациях.

Mr. Y: Поскольку способности к магии передаются по наследству, значит есть гены, за магию отвечающие. Ген М
Да, насчет детей. Предполагаю (но никому не навязываю версию), что дело может быть вот в чем. Упоминалось, что от дыхания некромагов умирают мелкие животные […] Возможно, точно так же при контакте с их организмом погибают любые чужие клетки. В такой ситуации естественно, что детей у них появиться не может.

Ms. Z: Какая интересная мысль. *задумалась* хотя тут немного спорно, я могу предположить что некромаг женского пола не может забеременеть (сперматозоиды подыхают), но почему парни детей иметь не могут, они же сами себя не отравляют, а сперматозоид как бы часть его организма.... короче нифига не ясно, я всё же придерживаюсь мнения что физически очень даже могут, просто не хотят.

Mr. Y: И как часть его организма, несет ту же некромагию, которая все клетки рядом прикончит.
Стоп. Сам себя опровергаю. А как же пара некромаг‐некромагиня? Клетки обоих бессмертны, а все равно не получится. Ага, может быть такое: все некромаги ведь друг друга ненавидят. А если так же и клетки их друг друга приканчивают?
*Представил побоище под микроскопом* Ого. А если каждая клетка их бессмертна... Это вообще невесть что получается. Прямо Нечто какое‐то.

Ms. Z: Сперматозоид с даром некромагии *укатывается со смеху* представляете такой хвостатый с тросточкой и чёрными разводами по тельцу? хДДД
*ржунимагу* Но логично.

Mr. Y: Запутанная история. Они ведь растут и развиваются. Значит клетки делятся. […]
Если рассматривать ситуацию с небиологической стороны, можно предположить, что некромаги, как относящиеся к смерти, новую жизнь создать не могут.
[…]
А если всякая отделившаяся клетка будет уносить часть дара с собой ‐ это ослабляет исходный организм. И вообще противоречит сути некромагов ‐ они берут, а не отдают. Помнишь ауру некромага? Она не выпускает энергию, а накапливает.

Ms. Z: Ну, судя по всему клетки организма являются живыми, но ядовитыми так сказать, для окружающих (ага, плюнул на собеседника, а тот издох... заманчивая перспектива). Тогда закономерность вопроса почему некромаги разных полов не устраивают семьи? Если теоретически имеют иммунитет к магии смерти. (уже увидела исправление в предшествующем посте)
Представилось, десятилетний Глеб, с тросточкой, злой‐злой, говорит: мне уже двадцать!!

Mr. Y: Вот иммунитет и мешает. Их оганизм и другие некромагические клетки воспринимает как враждебные. Ничего удивительного. И у людей такое бывает...

Ms. X: (Очень заманчивая перспектива...)
Да, они имеют иммунитет к магии смерти. Но всё равно ‐ их энергия убивает, а клетки ядовиты. Да эти клетки сожрут и отравят друг друга при оплодотворении! И иммунитет тут вряд ли поможет.

Я бегло освежаю в памяти разговор и поднимаю глаза на Глеба.
– Что такое резистентность? – спрашивает он сразу.
– Устойчивость же, как раз об этом и речь.
– А физику ты решила забыть? – он хитро прищуривается, но, не дождавшись реакции, продолжает: – Сопротивление проводника, его способность вместить энергию. Чем выше резистентность – тем сильнее маг.
– Подожди. А с детьми-то у вас как?
Некромаг вздыхает, сначала чему-то улыбнувшись, но потом сразу помрачнев.
– Все в порядке у нас с детьми. Именно в силу этого – более чем в порядке, – кажется, он хочет сказать что-то еще, но сдерживается. – Мы не несем в себе энергию смерти – мы с ней работаем, это есть такое. Мы и к ней устойчивы. И наши клетки – любые, половые в том числе – очень живучи. Другое дело, что обычно некромагам дети нужны лишь под конец жизни – дар передать. И уж точно не в пеленках, а лет шести – десяти, чтоб соображали.
– А про дыхание?
– Ты логику включи, – он смеется. – Допустим, от моего дыхания умирает мелкое животное, хорек или кошка какая-нибудь. Представила? – Я киваю. – При долгом страстном поцелуе я как минимум раз десять выдохну, правильно? – Я снова соглашаюсь. – И вот теперь представь, что кошка – это три кило, десять выдохов – это тридцать. Полдевушки, треть парня. Два поцелуя – и у меня в руках труп, три – у Лены. До постели дело не дойдет. – Тут я тоже смеюсь, но чуть позже некромаг продолжает: – Некромагическое заклятье «Дыхание Смерти» действительно есть, но это – всего лишь заклятье. Разобралась?
– Разобралась. Вернемся к дневнику? – Глеб заинтересованно вздергивает бровь. – Чума раскачивала резистентность убийствами?
Он кивает и закуривает:
– Не только Чума. Мы тоже, как выяснилось, вот только схема с изъяном оказалась. Бабка вообще и другими способами нас развивала, половину из которых я хочу опробовать на тебе.
– Ты сдурел? – Я захлопываю ноут и вскакиваю со стула. – Я. Не. Магичка. Ясно тебе?
Глеб ухмыляется совсем цинично:
– А кто вчера сделал парафиновую фигурку и, вплавив туда пару волосков с его станка, проклял бедного мужика так, что я аж состраданием проникся?
– Не помню – значит не было, – второй раз повторяю, – а вообще, даже если и было – ты правда в это веришь? Это же чушь собачья. Мы посмеялись, а он и не заметит.
– Не заметит, – соглашается некромаг. – До сегодняшней ночи не заметит. Пока не обнаружит, что хочет не жену, а дохлую корову. – Я сажусь обратно и пытаюсь вспомнить, а что я вообще ночью творила.
– Чтоб я пожелала такое? Да никогда!
– Кончай отрицать очевидное, жить проще будет. Наколдуй мне что-нибудь поесть и приходи в себя: к вечеру я обустрою в подвале лабораторию и начнем серьезное обучение. – Я собираюсь возразить, но Глеб смотрит на меня так, что слова замирают на губах. – «Некромаг не знает слова «нет».

Урок восьмой: о девах и драконах

Что-то назойливо жужжит и мешает спать. В полусне хватаю предмет на слух и только после этого просыпаюсь. С удивлением верчу в руках реликтовый Nokia N95, затем обращаю внимание на выжидательный взгляд Глеба – мальчишка лежит на кровати рядом со мной, укрывшись кромкой моего одеяла. Телефон снова вибрирует.
– Вообще-то я переписываюсь, – он пытается отобрать свой телефон.
– Вообще-то ты в край обнаглел, – выключаю телефон и прячу его под подушку, игнорируя мальчишкино возмущение. – Будить меня в восемь часов ночи – за такое могу и убить. Считай, легко отделался.
– Правильно Вика сказала: ты сущий дракон, – Глеб встает и начинает одеваться, не забывая злобно поглядывать на меня.
– А что ты – дева в беде, она не сказала?
Фраза должна звучать язвительно, но я залюбовалась на молодое красивое тело, и вместо подкола получается почти мурлыканье. Некромаг замечает мой взгляд и нарочно медлит: выворачивает футболку, критически ее осматривает и, так и не надев, идет через всю комнату к шкафу. За семь его неторопливых шагов я успеваю разглядеть все, что заставляет женщин изнемогать от вожделения, а мужчин в районных качалках давиться от зависти: идеальные пропорции «плечи/талия/бедра»; все фактурно и естественно очерчено сильными мышцами, красиво работающими под гладкой смуглой кожей. Глеб упирается рукой в рейку шкафа и задумчиво смотрит внутрь полки, слегка прогнувшись в пояснице. Ч-черт, я сдерживаю стон из последних сил. Но в эту игру можно играть вдвоем.
– Что, нечего надеть?
В этот раз съязвить удается, и я мысленно засчитываю себе сразу два очка: мальчишка, обернувшись на голос, резко выдыхает отводит вмиг потемневший взгляд. Многозначительно ухмыляюсь и наблюдаю несколько его безуспешных попыток унять возбуждение – я тоже умею быть соблазнительной, особенно легко это удается в короткой полупрозрачной сорочке и в красивой позе. Третье очко я себе засчитываю, едва слышу его хриплый голос:
– Чего ты добиваешься?
– Чтоб ты уже оделся наконец, чего ж еще. А то меня пугает моя внезапно обнаруженная склонность к педофилии.
– Да пошла ты! – Глеб выхватывает из шкафа одну из моих просторных домашних футболок, свои штаны и быстро одевается. – И да, постирай мои вещи – надеть реально нечего.
Сдержать смех даже не пытаюсь: весь такой взрослый, а иногда кажется, что перед полным холодильником с голоду умрет. Ну, или перед стиралкой грязью зарастет в данном случае.
Мальчишка фыркает и уходит на кухню – судя по запаху, Ваня уже приготовил завтрак. В размышлениях, вставать или не вставать, проваливаюсь в сон. В этот раз пробуждение выходит неприятным: тревожное ощущение из сна не покидает меня и в реальности. В квартире оглушающе тихо.
Легкий озноб пробегает по рукам – от плеч к кистям, и я с трудом заставляю себя встать и одеться. Интуиция бьет во все колокола: «Опасность! Опасность!» и не верить ей невозможно – каждый производимый мной шорох затихает, кажется, раньше, чем достигает моих ушей. Наколдовываю с телефона пистолет, но для полной уверенности достаю из шкафа сувенирный охотничий нож и затыкаю за пояс – черт его знает, как будет работать ненастоящее оружие. Как можно тише подхожу к двери в кухню – ощущение тревоги усиливается. За рельефным дверным стеклом угадываются силуэты нескольких человек. Пару мгновений убеждаю себя, что справлюсь, проверяю, не заблокирован ли телефон и, наконец, максимально уверенным жестом открываю дверь.
Мужчин оказывается трое, и все одеты абсолютно одинаково – в длинные серые рясы, – отчего напоминают мне католических клириков перед мессой. Тилли дрожит и тихо поскуливает под столом, явно связанный какой-то волшбой. Руку с пистолетом поднимать не тороплюсь – ствол так и смотрит вниз – но они замечают оружие, и один медленно, избегая резких движений, встает.
– Фикрайтер Драко? – в его голосе угрозы почти не слышно, и я просто киваю в ответ. – Булатова Анна Руслановна?
Моментально взвожу курок и беру гостя на прицел: никакие фандомные попаданцы не могут знать моего полного имени. Даже Глеб, кажется, не в курсе. Краем глаза замечаю, как один из оставшихся двоих присобирает пальцы для волшбы. Словосочетание «антимовые браслеты» телефон выучил с прошлого раза – спасибо, мой любимый ветеран, сработало. Все трое с удивлением разглядывают свои запястья; я кивком предлагаю стоящему снова сесть. Следующие несколько напечатанных слов позволяют псу выбраться из-под стола и с утробным рыком ощериться на гостей. Отзывать его не тороплюсь, однако пистолет опускаю и сажусь на стиралку: можно расслабиться – вдвоем мы их уделаем. В открытое настежь окно наконец-то врывается привычный шум летнего дня.
Первый – видимо, главный – прочищает горло и почти уверенно задает следующий вопрос:
– Вы знакомы с неким Бейбарсовым?
Сердце внезапно пропускает удар: у мальчишки талант влипать в неприятности, и, судя по всему, он нашел очередное приключение на свою – а теперь еще и мою – задницу. Где он? Что с ним? Что зависит от моего ответа? Что я могу позволить себе сказать, а что лучше утаить? Кто эти чертовы мужики? Вопросы пролетают в моем сознании мгновенно, смешавшись в одну липкую холодную массу.
– Допустим, – голос все-таки дрогнул, и губы главного расползаются в удовлетворенной ухмылке.
– Кем он вам приходится?
– На какой ответ вы рассчитываете? – вот уж чего не знаю, того не знаю. Действительно, кем? – «Знакомый» вас устроит?
Кажется, замаскировать беспокойство под раздражение получается, потому что от ухмылки главного не остается и следа.
– Анна Руслановна, я нахожусь при исполнении служебных обязанностей и должен задать все вопросы, соответствующие протоколу. Вы совершили магическое нападение на троих должностных лиц и…
– … и все, что вы можете – это пойти нахуй строевым шагом, – теперь раздражение неподдельное, меня действительно утомил этот балаган. Главный осекается и все трое вперяются в меня изумленными взглядами. – Со всеми своими протоколами. Где мальчишка?
Один из оставшихся снова пытается сотворить волшбу – видимо, машинально – и тихо чертыхается, потерпев неудачу. Тилли предупреждающе взрыкивает и щелкает зубами в его сторону. Главный запрещающе машет рукой в их сторону и опускает взгляд. Наконец он отвечает:
– Задержан до выяснения обстоятельств. Ему предъявлены обвинения в подделке магических и гражданских документов, отсутствии регистрации по месту пребывания, даче ложных показаний и оказании сопротивления при задержании. На данный момент проводится медицинская экспертиза по установлению его психического здоровья.
– Пиздец. – Главный заинтересованно склоняет голову набок, и я добавляю: – Вам пиздец, если хоть один волос с его головы упадет. – Он бледнеет: наконец до него дошло, что «фикрайтер» – это не смешное слово, а незнакомая и, вероятно, очень опасная магия. А до меня дошло, что волос упал, и, судя по степени бледности, далеко не один.
Делаю несколько глубоких вдохов – истерить сейчас никак нельзя, нужно успокоиться и придумать какой-то выход из этого дерьма. Как и ночью, отложив пистолет, собираю в руку энергию, которую почти видно даже в обычном состоянии – воздух накален до предела нашими эмоциями и едва заметно подрагивает; энергия послушно тянется ко мне. Освобождаю и вытягиваю вторую руку, представляя, как дымится подол рясы на сидящем у окна. Тот в панике вскакивает; подрывается и Тилли.
– Сидеть. – Слушаются оба. Мысленно зову Жанну, и через несколько мгновений ее ступа приземляется на балконе, а девочка ловко перемахивает через подоконник, попутно легким пассом погасив подол гостю. – Знакомьтесь, моя коллега: фикрайтер Жанна. – Изо всех сил стараюсь телепатически достучаться до нее и, наконец, ощущаю подзеркаливание с ее стороны. Ее глаза в ужасе округляются, и она собирается что-то сказать. «Молчи, просто молчи», – почти умоляю. – Может все то же самое, что и я, – шутливо киваю главному, – и еще чуть-чуть сверху. Так что попрошу без глупостей.
Жанна все-таки берет себя в руки и, обняв главного, исчезает вместе с ним в неизвестном направлении. Теперь я могу только ждать. У девочки все получится, я уверена.
От нечего делать варю кофе не только себе, но и оставшимся двоим – гости даже не думают перечить, принимая угощение. Через некоторое время – примерно полчашки и пару сигарет – мы все немного расслабляемся, и один решает заговорить:
– Анна Руслановна, вы совершаете преступление. – Я усмехаюсь, а он мягко, но уверенно продолжает: – Вы держите нас в заложниках, а ваша сообщница сейчас похищает обвиняемого прямо из рук дознавателей. В лучшем случае у вас ничего не выйдет. В лучшем для вас, я имею в виду.
– И в худшем для вас, – огрызаюсь. – Равноценный обмен – трое на трое. Браслеты с вас никто не снимет, и, если что-то пойдет не так, вас просто размажет тонким слоем по всему мирозданию.
Конечно, я блефую – никого никуда не размажет, но браслеты, наверное, могу снять только я – ведь Глеб так и не нашел способ от них избавиться за целую неделю. Самый молчаливый ставит чашку на стол дрожащей рукой: едва появившейся непринужденности как не бывало. Да и я напряглась – что еще за дознаватели? Блин, вернется – убью на месте. Радуюсь, что хоть Ванька мне хлопот не доставляет. По крайней мере, таких. По крайней мере, пока.
Наконец возвращается Жанна – вместе с главным и Глебом. Последний выглядит неважно – злой, настороженный и какой-то уставший – так что порыв залепить ему пару оплеух хоть и с трудом, но глушу.
– И что это было? – Мальчишка дергается от вопроса и, сжав челюсти, отводит глаза. – Ну?
– Не адо, Геб е иноат, – отвечает за него Жанна.
– Насколько я помню, у тебя всегда «Геб е иноат». – Жанна сокрушенно вздыхает, а я снова смотрю на мальчишку.
Он все-таки отвечает:
– Я просто хотел подать документы на высшее образование. – Узнаю этот тон – подчеркнуто-ровный, лишенный эмоций – Глеб явно на пределе. – У вас тут целая академия, там даже факультет чернокнижия есть. Вот на него и подавал.
– То есть, что получается, – с недоумением смотрю на главного, – это все – одно большое недоразумение? Вы вяжете парня-иномирца, который даже не в курсе, что его документы недействительны, только за то, что он хочет продолжить образование в нашем мире? – Похоже впервые в жизни Жанна права – мальчишка почти не виноват. – Никакого зла на вас не хватает, долбоебы.
Вот как меня в гражданских думах и фракциях умиляет сборище некомпетентных мудаков, жрущих налоги простых рабочих, теперь еще и магические органы отличились. Страна дураков как она есть, и никакие патриотические потуги ее уже не спасут. Жанна обнимает Глеба и шепчет ему, что все будет хорошо, он отстраненно поглаживает ее по волосам и смотрит в пустоту перед собой.
– Что значит «иномирца»?
– Это как «иностранец», только иномирец, – одариваю главного насмешливым взглядом. – Чего тут непонятного, в конце-то концов. Или вам религия не позволяет предположить наличие иных реальностей?
По вытянувшимся лицам гостей понимаю, что – да, не позволяет. Магия магией, а мнят себя уникумами, и сознание у них закосневшее: все равно что рассказывать обычному человеку про волшебство – реакция один-в-один, разве что пальцем у виска не крутят. Хотя нет, покрутили – Глебу же провели психиатрическую экспертизу.
– В общем, предлагаю консенсус: вы сейчас объясняете, как нам легализовать пребывание парня в нашем мире и зачисляете его в академию – и свободны.
– Анна Руслановна, – начинает главный, и я прям угадываю, что он скажет дальше: – Вы совершили групповое преступление…
Жестом обрываю его – все это я уже слышала. Логика подсказывает, что говорить дальше:
– Вы совершили ряд должностных преступлений, а именно: незаконное проникновение в частные владения – раз; применение магии против не-мага – два; незаконное задержание и проведение дознания с особым пристрастием к гостю нашего мира – три; халатность при исполнении служебных обязанностей – четыре; превышение должностных полномочий – пять. Могу подать все пять исков в ваш суд, трибунал, Визенгамот или что у вас там. – Ловлю на себе восхищенный взгляд мальчишки и полные ужаса – гостей; понимаю, что как минимум по паре пунктов я попала в яблочко. – Ну что, по рукам?
Долго ждать не приходится – оставшиеся двое встают и кивают; соглашается и главный. Записываю их имена и должности – главного зовут Еремей Анастасович, – и он подробно объясняет, в какие инстанции нам следует обратиться в первую очередь. Как человек, прошедший процедуру принятия гражданства нашего славного государства, заранее сочувствую Глебу – его ждет тот еще ад из очередей и бесцельных походов от одного инспектора к другому: структура магической части нашей страны практически не отличается от лопухоидной, то есть, гражданской, как принято говорить в нашей реальности. Одна радость – гражданские документы выправляются в полтычка и зачислить Глеба в академию могут уже по ним. Надеюсь, с магическими он успеет разобраться за остаток лета – хотелось бы, чтобы с началом учебного года мальчишка посвятил себя образованию, а не бесконечной беготне из угла в угол.
К вечеру выпроваживаю всех лишних и ужин просто наколдовываю – готовить нет никаких сил. Глеб совершенно без аппетита ковыряет вилкой кусок мяса и бросает на меня косые взгляды. Я понимаю, что злиться на него несправедливо – он действительно не виноват, да и досталось ему, полагаю, неслабо, – но ничего поделать с собой не могу: до сих пор потряхивает от недавних событий. Немного радует, что Жанна себя к «лишним» не причислила и робко осталась сидеть на подоконнике, пока я закрывала двери за гостями; теперь она сидит рядом с Глебом и почти незаметно поглаживает его под столом по бедру.
– Я не ожидал, что у тебя будут неприятности, – неожиданно говорит Глеб. – Спасибо и… прости.
Встаю и оглаживаю мальчишку по плечу – тоже почти незаметно. Нужно погулять с Тилли и предупредить Ваньку, чтоб домой ближайшие час-полтора не заявлялся – наверняка двоим некромагам есть что обсудить наедине.